Некоторые статьи, расположенные на нашем сайте не имеют подписей (источник, автор). Если Вы обладаете информацией по каким-то материалам, просим Вас связаться с редакцией.
|
|
Проханов и Янов ("Универсальная демократия", "корпоративный демократизм" и проблемы бессознательного)
В настоящей статье мы предлагаем анализ полемики редактора газеты "День" Александра Проханова и политолога Александра Янова. Беседа их была опубликована в "Литературной газете" от 2.IX.1992. Анализируемый материал представляет собой реплики диалога, где темы беседы сменяют друг друга. Анализ отдельных реплик дополняется анализом комплексов высказываний, что позволяет нам говорить об особенностях стиля, о некоторых идеологических построениях, в частности о понимании участниками диалога исторического процесса.
Автор статьи не намеревался ни опровергать участников диалога, ни солидаризироваться с какой-то одной стороной, не пытался предложить третье, свое, понимание современных проблем. Более того, политические пристрастия и ориентации участников полемики как таковые нас не интересуют. Пафос работы не в том, чтобы назвать одного из полемизирующих "демократом", а второго "патриотом", а в том, чтобы понять политическое выступление как текст определенного жанра и предпринять анализ этого текста.
Политический текст имеет в первую очередь жанровые особенности, обусловленные функциональными задачами этого рода текстов, а с другой стороны, особенности, характерные для текстов других словесных жанров (некоторую логическую, синтаксическую, семантическую, риторическую упорядоченность, образную систему, систему риторических приемов и др.).
Среди функциональных задач, присущих именно данному жанру (в отличие, например, от художественных текстов), решению которых подчинен любой политический текст, основная, на наш взгляд, - это задача целенаправленного убеждения и внушения.
Именно этой цели подчинены все приемы, употребляемые при создании политического текста. Так политический (идеологический) образ, в отличие от художественного, не должен быть слишком оригинален. В зависимости от логики построения образной системы (рациональной или эмоциональной) политический образ должен быть либо понятен и легко доступен полной расшифровке, либо эмоционально сгущен. Ценности и ориентации, лежащие в основе образа, должны быть не индивидуальными, а общественно значимыми, авторитетными для воспринимающей аудитории. Яркий пример изменения образной системы в зависимости от изменения функциональной задачи создаваемых произведений дают талантливые художники, в какой-то момент начинающие работать в жанре политической публицистики (Маяковский, Эренбург). Есть и другие примеры, когда вторичные по своей художественной манере писатели и поэты пытаются писать политические тексты, оставаясь при этом в русле той же художественной системы, восполнял свою непрофессиональность за счет нагнетания эмоционального напряжения, конденсации образов и т. д.
Анализ политического текста не должен, конечно, ограничиваться "формальными" особенностями построения текста. "Содержательная" сторона должна включать в себя анализ, как представляется, не столько собственно прямых политических деклараций (это дело публицистов), сколько анализ идей, лежащих в основе не только деклараций, но и понятий, образов, логических посылок, составляющих априорную базу суждений.
Кроме того, надо учитывать, что политические тексты, даже самые декларативные, например лозунг, это всегда не окончательные утверждения, а реплики в споре актуальных альтернатив, точек зрения. И анализ политического текста становится особенно плодотворным, когда удается вычленить "точки полемики", как на уровне деклараций, так и на ценностно-ориентационном уровне. При анализе этих "точек полемики" можно наиболее убедительно раскрыть набор средств, приемов, используемых политиком для доказательства своей правоты.
Изучение "поэтики" политических текстов, их идейно-риторический анализ, конечно, актуален и в хорошем смысле "конъюнктурен" именно сегодня, но, может быть, наиболее всего он интересен в чисто познавательном плане. Открываются возможности применения как старых методов исторического и текстологического анализа, так и создание новых методов для исследования по существу практически не изученного с этой точки зрения массива текстов.
I
Основная тема рассматриваемой беседы - ситуация в России. Поставленный в самом начале разговора Яновым вопрос: "Что надо сейчас делать?" - направил полемику в определенное русло. При попытках ответить на подобные вопросы, для обоснования своего ответа у отвечающего обычно возникает необходимость каким-то образом заявить о своем понимании сегодняшней ситуации в контексте собственно российской или общемировой истории, о своей точке зрения на общество, его проблемы, его устройство и т. д. Это необходимо, чтобы убедить аудиторию в верности своего ответа: что же все-таки надо делать? Ответ при таком построении воспринимается как логический вывод из посылок-рассуждений.
Но в самих своих рассуждениях отвечающий исходит из некоторых априорных для него положений, на которые он опирается, не оговаривая, что они истинны. Причем эти положения не всегда осознаются им самим. Это априорно принимаемые посылки, ценностная иерархия, система ориентации. Выяснить эти априорные положения можно, анализируя прямые высказывания, а также исследуя формальные средства, с помощью которых отвечающий доносит до аудитории свое видение тех или иных общественных феноменов. Под такими средствами мы имеем в виду: образную систему, риторические приемы, логику рассуждений.
В свою очередь анализ априорных посылок, шкалы ценностей позволяет выяснить ту систему идей, на которую ориентируется отвечающий. Прямо декларируемые утверждения обычно органичны тем идеям, представлениям, на которых построены априорные посылки, ценностная иерархия, образная система. Анализ позволяет выяснить те случаи, когда прямые утверждения вступают в противоречие с идейным комплексом, организующим мировоззрение. В этом случае прямые утверждения как бы дезавуируются самим их автором; Поэтому при исследовании политического текста, выясняя мировоззренческую позицию, комплекс идей, которым руководствуется автор текста, плодотворна работа не только с прямыми декларациями, но и анализ риторических средств, логики априорных посылок, образных систем и т. д.
В анализируемом диалоге роли участников распределены следующим образом: Янов - "agent provocateur", он задает вопросы, провоцирует собеседника на подробное изложение своих взглядов. Его главная цель - заставить собеседника высказаться. Подбрасывая новые вопросы, меняя тему разговора, себе Янов оставляет роль комментатора заявлений собеседника. Высказывания самого Янова тоже дают возможность для анализа, но в них нет достаточного стилистического, образного "материала", чтобы результаты анализа могли существенно дополнить прямые декларации.
Наоборот, Проханов, поставленный в диалогов положение отвечающего, оправдывающегося, раскрывается значительно полнее. Анализу его высказываний и посвящена большая часть статьи. Начнем, однако, с Янова.
Янов понимает происходящие изменения в политической структуре российского общества как переход от тоталитаризма к демократии и считает, что этот процесс идет в русле всего развития мировой истории: "необратимой, универсальной демократии". Этим же путем идут все восточноевропейские страны. Сами изменения в нашем обществе Янов понимает как возвращение в "европейскую семью народов", возвращение к естественным процессам, к норме, из состояния, в котором Россия очутилась после 1917 года. Само отклонение от универсального пути характеризуется некоторой загадочностью: почему Россия "поддалась" большевикам? Один из признаков того, что Россия "возвращается", - это возможность крупных изменений внутри общества (преодоление экономического хаоса, насыщение рынка товарами) с помощью экономических мер. В подтверждение своих слов Янов ссылается на опыт Польши, Франции.
У России, по его мнению, начинается новый исторический этап, успешность продвижения по которому будет зависеть от умелой экономической политики, от способности политиков анализировать старые ошибки, приведшие в свое время Россию к отходу от универсального пути демократии.
Янов удивляется, что Проханов ссылается на мнение Римского клуба 1972 года и не обращает внимания на прошедшие с тех пор изменения.
Какие выводы можно сделать относительно общих априорных посылок, системы ценностей, образной системы у Янова?
Существует некий "универсальный" исторический путь (по нему идут страны Европы). "Универсальность" его проявляется, например, в том, что в подтверждение выводов о России можно сослаться на опыт другой страны (Польши, Франции). Исторический процесс познаваем разумом, организован в причинно-следственных связях, которые можно выявить, проанализировать. Причины отклонения России от универсального пути можно понять, проанализировать допущенные в прошлом ошибки, чтобы не допускать их в будущем: "пересмотреть историю... найти те уязвимые места, которые позволили...".
Проблемы, которые возникают перед Россией на новом этапе, можно сформулировать, легально обсудить, и сделать это может любой член общества. Возможно, оставаясь в рамках существующей политической системы, воздействовать на реальность экономическими, политическими мерами, органичными этому обществу, например, "выработать... экономическую программу" и действовать в соответствии с ней. То есть общество, о котором говорит Янов, это общество открытого типа, способное к эволюции, без необходимости революционных изменений политической системы. Субъектом исторического действия может быть любой человек возможно осознанное воздействие на общественную ситуацию и достижение при этом желаемых результатов.
Среди основных ценностных приоритетов в вопросах внешней политики - соблюдение суверенитета любого государства, вне зависимости от интересов того или иного, как угодно большого, государства, от того, что политики крупных государств считают свое положение "экстремальным". Так, например, Литва вправе игнорировать геополитические интересы России.
Временная ориентация Янова - это ориентация па будущее: сейчас Россия "в начале". У Янова напряженное ощущение времени: "ведь уже 20 лет прошло!", "вы как-то живете здесь, заморозились". Здесь важно не только то, что Янов живет не "здесь", что он видит сегодняшнюю ситуацию в России отстраненно, но и то, что авторитетным мнением может быть только современное мнение, самые последние выводы экспертов, того же Римского клуба. 20 лет в той системе, в которой рассуждает Янов, - это эпоха (за это время существенным образом изменились знания о мире, человечество привыкает жить в постиндустриальном обществе...).
Для Янова важно понять позицию, взгляды оппонента, это даже важнее, чем опровергнуть. Понять в системе представлений Якова - это найти взглядам Проханова место на универсальном историческом пути, на этом воображаемом линейном (спиралевидном...) пути прогресса с его четко размеченными этапами следования. Взгляды Проханова на состояние мировой цивилизации определяются Яновым как взгляды двадцатилетней давности, а внешнеполитические установки (в духе геополитики) он относит к XIX веку. Сам термин "геополитика" введен в политическую лексику в начале XX века, но Янов имеет в виду политические теории второй половины - конца XIX века, то есть столетней давности. Сделав это, "привязав" идеи Проханова к определенным этапам универсального исторического пути, Янов может окончить диалог. Спорить с диаметрально противоположными взглядами не о чем, а "научная" (кавычки мои. - А. А.) победа достигнута - оппонент определен как интеллектуальный аутсайдер.
Образы, которыми оперирует Янов: "универсальная демократия", "начало", "европейская семья народов" - восходят к образам, характерным для просветительской идеологии" Образы эти оформляют действительность в соответствии с просветительской традицией европейской мысли, рациональным, прагматическим либерализмом. Априорные установки; ценностные ориентации Якова являются частью этого идейного комплекса. А общество, которое возникает из его рассуждений о России, это общество европейского, открытого типа, среди ценностных установок которого демократия, национальный суверенитет, права человека (возможность оценивать, легально обсуждать, быть историческим субъектом) занимают место высших ценностей.
II
Приступая к анализу образов, риторических приемов, с помощью которых Проханов пытается убедить аудиторию, сделаем некоторые замечания относительно его стиля. Вот несколько характерных примеров: "Я бы позволил открыто выражаемым национальным представлениям, тем, кого мы на нашем сленге называем русской идеей или идеологией, я бы позволил бы вот этой угрюмой, закупоренной в массах русского населения, не имеющего выхода на общественный дисплей, не имеющей своей правильной лексики, вот этой вот энергии, которая еще немножко - и может превратиться в межнациональный взрыв или, может быть, в межнациональный фашизм, - я позволил бы этой энергии получить свои каналы".
"У них (литовцев. - А. А.) были свои амбиции, свой имперский вектор, он сломался".
"... Эти действия были бы направлены на сохранение империи, на концентрацию имеющегося в мире уникального потенциала, политического потенциала, пространств, материальных ресурсов, религии, космоса, вер".
"... Через сильно авторитарную власть пойдет медленное взращивание демократизма...".
Первое. Мы видим, что текст перенасыщен варваризмами - смесью плохо переваренной "научной" (кавычки мои. - А. А.) лексики, газетных политических штампов и канцеляризмов. Причинами этому могут быть как плохое владение Прохановым русским языком (чего мы не допускаем), так и высокий авторитет всего западного для автора и для его потенциальной аудитории, ведь даже при "не имеющей своей правильной лексики... энергии", переполняющей, по мнению Проханова, "русское население" (sic!), высказываться можно было бы по-русски.
Второе. Хотя речь Проханова - это изложение мыслей, концепций, но в ней очень часто отсутствуют и логические, и грамматические согласования. Словоупотребление настолько произвольно, что понимание смысла возможно только на уровне догадки. "У меня не существует четких представлений, потому что та реальность, в которую превратилась... Россия... это нереальная категория". "Я верил бы в то, что моя политика основана не на вере... а на глубоких идеологических реальностях". "Концентрацию... потенциала... пространств... религии, космоса, вер". "...Институты власти для России - это... авторитаризм". "Машина, на которой пытаются построить... Европу, - это липовая машина, глупая..." "Эти корпорации через их демократизацию сложатся... в предпосылки к гражданскому обществу..."
Не нужно объяснять, что "вектор" не может "сломаться", что "потенциал" нельзя "сконцентрировать" (а только увеличить или уменьшить), что не существует "межнационального фашизма", что на машинах не строят, что корпорации не складываются в предпосылки и т. д.
Третье. В речи Проханова происходит размывание смысловых границ понятий, в ней отсутствует логическая, смысловая строгость изложения, она воздействует не логикой и смыслом, а образными комплексами с размытыми лексическими значениями, но чрезвычайно насыщенными эмоционально: за счет "высокой", "авторитетной" для его потенциальных слушателей лексики (варваризмы, "научные" слова), за счет длинных рядов однородных членов, эмоционально и ценностно значимых образов, за счет нагнетания катастрофичности. Так из высказывания о "концентрации потенциала", где автор оперирует понятиями и стихиями, возникает размытое смысловое облако образа чего-то огромного, мистически связующего собою материальные ресурсы и космос.
Четвертое. Идеологический текст должен прежде всего убеждать, именно на это работают все риторические приемы, образные средства. Идеологи, опирающиеся в своих рассуждениях на идеи, связанные с прагматической либеральной европейской традицией, убеждают свою аудиторию ясным смыслом и четкой логикой. Их образы, метафоры характерны своей почти полной объясняемостью: "универсальная демократия", "семья народов", распространенный в политической публицистике Нового времени образ "государство - корабль", где буря - волнения, пристань - государственные цели, парус - ... и т. д. Такая идеологическая метафора сохраняет возможность обратного толкования, от объекта (корабль, буря...) к субъекту - это государство...
В случае с Прохановым мы имеем дело с другим типом идеологической метафоры, идеологического образа. Его образы убеждают не ясностью, воздействующей на разум, а напряженной эмоциональностью, апелляцией к ценностям и авторитетам, воздействующим на другие области сознания. Ценности и авторитеты - это, например, "научность" ("вектор", "дисплей", "структура", "потенциал"...) в сочетании с эклектическим мистицизмом ("религия, космос, веры"); отсылка к авторитету всего иностранного: Римский клуб, глобалисты, Америка, Великая Германия, корпоративный... Эти образы, в которые "завернуты" рассуждения Проханова, воздействуют на аудиторию, ценящую именно такую "научность", для которой то, что мнение высказано "Римским клубом" или "глобалистами", - есть последний и главный довод в политическом, идейном споре.
Напряженная эмоциональность выражается, например, в нагнетании катастрофичности. Функции этого приема такие: создавая образ действительности как экстремальной ситуации, добиться того, чтобы система моральных запретов, существующая в любом обществе и контролируемая разумом, перестала работать[1]. Как это ни парадоксально, но то, что Проханов так много говорит о крови, безумии, конце: "хаос, кровь и безумие", "конец цивилизации", "мировой кризис", "экстремальные ситуации", "гигантские стрессы", "информационное безумие", "мы живем после конца, нам нечего терять"... - делается только для того, чтобы общество признало пролитие крови - естественным: и в Литве ("Да какая кровь!.. Нам будет наплевать... на всю эту ч е п у х у, если... необходимо будет двигаться за эти кромки", то есть литовскую границу), и в России, где Проханов планирует "на первых порах авторитаризм, который позволит застабилизировать хаос, кровь и безумие..." (разрядка моя,- А. А.). И достигается необходимый Проханову эффект путем нагнетания эмоционального напряжения, позволяющего вывести обсуждение проблемы из рамок рационального подхода на уровень эмоциональной реакции.
III
Функциональную нагрузку отмеченных стилистических особенностей, риторических приемов мы выясняли. Все это - приемы, и направлены они на достижение конкретных целей: определенным образом воздействовать на аудиторию. Но только ли это приемы? Насколько образы, стиль, риторические средства органичны общему взгляду на мир, связаны с другими представлениями Проханова? Рассмотрим этот вопрос на примере его представлений об истории.
Янов: "Кто же Россию и когда расколол или разрушил?"
Проханов не отвечает на этот вопрос. Но не потому, что он, считая, что виноваты, например, евреи или масоны, предпочитает скрывать свои взгляды, не желает прослыть антисемитом, а потому, что для Проханова невозможен сам подход к истории как результату действия конкретных, реальных личностей, групп, исторических субъектов.
Проханов: "... у вас ощущение мира как царства организованной свободы. Я ощущаю мир как непрерывную борьбу, огромный, гигантский конфликт, в котором заложены тысячи других конфликтов".
"...Окажись я хозяином русской армии, русской администрации, русской госбезопасности, русских концентрационных лагерей, русских библиотек".
"Будь я императором..."
"...У этой огромной евразийской махины (советской империи. - А. А.) есть глубокий, фундаментальный, заложенный в геополитику смысл. Я верил бы в то, что моя политика основана не на вере, не на дилетантизме, не на конъюнктуре, а на глубоких идеологических реальностях. ..Действия были бы направлены на сохранение империи, на концентрацию имеющегося в мире уникального потенциала, политического потенциала, пространств, материальных ресурсов, религии, космоса, вер".
"...Были времена, когда литовцы, все Литовское княжество хотело стать столицей всего славянского мира. У них были свои амбиции, свой имперский вектор, он сломался".
"...Мировой кризис, в который мы все втягиваемся?! ...Это ...говорят все глобалисты".
"Римский клуб сегодня говорит о конце цивилизации..."
"Мы ничего не боимся, мы живем после конца, нам нечего терять".
"Русская нация после 17-го года потеряла четыре своих цветущих сословия, в том числе и элиту. Поэтому русские управленцы, у которых было самосознание, политическая воля, ощущение стратегических интересов России, с одной стороны, и безудержная готовность их осуществлять, а с другой стороны - блокирующие иммунные системы, которые не позволяли им проводить чудовищные эксперименты на собственной нации... Сегодня... мы не свободны, у нас нет резерва, у нас нет калорий, у нас нет возможности для национального маневра, нас затолкали в катастрофу дважды".
Попробуем разобраться, какие априорные посылки, ценности, ориентации стоят за этими и другими утверждениями Проханова. Какому комплексу идей, каким представлениям эти посылки соответствуют.
Вся история - это развертывание одного гигантского конфликта. Причина всего происходящего в настоящем, прошлом и будущем - это воля и действия субъектов этого гигантского конфликта, а вовсе не воля людей. История не зависит от воли людей, отдельных личностей или народов. Можно, будучи "хозяином", "императором", "управленцем", "интеллектуальной группой", действовать в соответствии с неким "фундаментальным смыслом", уже "заложенным в геополитику", "ощущать" стратегические интересы (не определять их, а ощущать!) в соответствии с кем-то созданными "блокирующими иммунными системами", не позволять (самому себе!) уничтожать свой собственный народ при осуществлении (реализации?) "фундаментального смысла". Но ни у кого: ни у "хозяина", ни у "управленца", ни у каких бы то ни было группировок или личностей нет свободной воли, все они орудия для субъектов "гигантского конфликта".
А что же управляемые с помощью этих орудий народы?
"Почему марксисты, являя собой... интеллектуальную группу, сидя где-нибудь в Берне или в Женеве... выбрали плацдармом Россию", а выбрав, легко осуществили свой замысел, а потом "сказали "стоп","и все (революция. - А. А.) было остановлено"? Почему "вырезали" управленцев и уничтожили "четыре цветущих сословия", "проводили чудовищные эксперименты на... нации"? Ответ однозначен: в системе представлений Проханова народ к своей истории не причастен. "Интеллектуальная группа", сидя в Берне, решает его судьбу, "заталкивает в катастрофу", над ним "проводят чудовищные эксперименты". Образы "катастрофы", "чудовищных экспериментов" создают отрицательный образ советской действительности. Что же в этой системе плохого, с точки зрения Проханова? Не то, что народ позволяет проводить над собой эксперименты, дважды заталкивать себя в катастрофу, и даже не "чудовищность" этих экспериментов, а то, что управляли НЕ ТЕ управленцы. Что они, осуществляя "фундаментальный смысл", заложенный в империю, используя для этого людей и ресурсы, не защитили "собственную нацию". Защитить русскую нацию могли только иммунные системы ТЕХ "управленцев".
Эти рассуждения Проханова основаны на априорной посылке, что народ является объектом манипуляции, орудием "управленцев", а с помощью формальных приемов, эпитетов, метафор, образ народа-орудия оформляется как образ жертвы враждебных империи сил - субъектов гигантского конфликта и их орудий.
При таком понимании истории люди распадаются на две категории: субъекты и объекты управления. Первые: "хозяева", "управленцы", "интеллектуальные группы", вторые: "население", нации, народы. Но и субъекты управления - всего лишь орудия, осуществляющие один из "тысячи других конфликтов" конфликта гигантского. Личности, самостоятельному индивидууму нет места в этой системе представлений. Янов спрашивает у Проханова, знает ли тот, что сейчас надо делать в России. Для Янова личность может это "знать", может "пересматривать" исторический опыт; находить в нем ошибки и действовать в соответствии со своим знанием и пониманием, определяя ход событий; целенаправленно изменять ситуацию, то есть быть субъектом исторического действия. Все это стало возможным именно сейчас, когда Россия вернулась в универсальное историческое время. Для Проханова же с развалом империи время прервалось, наступил "хаос". Хаос не экономический, политический, как для Янова, а "глобальный", на космическом уровне. "Знать" при этом ничего нельзя, "знать" можно только в нормальной реальности - имперской. А сейчас Россия превратилась в "нереальную категорию". Но и во времена империи "знание, что надо делать", - это не проблема личного выбора, личной ответственности, а "вера" и "ощущение", что через тебя осуществлялся внеположный тебе "фундаментальный смысл".
Характерно, что в вопросе Янова предполагается, что "знать", оценивать, действовать может любой человек, а Проханов отвечает: "окажись я хозяином...", "будь я императором...". Для него знать и действовать, то есть "ощущать", что осуществляешь "фундаментальный смысл", может только хозяин, император, "управленец"; это не естественное право мыслить и действовать, а роль орудия, связанная с твоим статусом в империи - чином. "Фундаментальный смысл" на внешнеполитическом уровне выражается в "стратегических", "геополитических интересах". И последние становятся высшей мотивацией в действиях управленцев, хозяина и во внутренней, и во внешней политике. По сравнению с этими интересами моральные, правовые, международные нормы политического поведения - "сантименты", то есть имеют очень низкий ценностный статус и могут игнорироваться.
Огромную роль в этой системе представлений играет империя. Империя, по Проханову, это не только географическая, политическая реальность. Это соединение трех миров: материального ("потенциал пространств"), духовного ("потенциал религии, вер") и космического ("потенциал космоса"). Империя - это земная, материальная объективация "фундаментального смысла": через нее решается "гигантский конфликт", который таким образом получает косвенные характеристики. Это конфликт на космическом, духовном, земном (материальном) уровне. В том, что у Литвы был "имперский вектор" и он "сломался", важно не то, что Литва была ассимилирована католической Польшей, что Россия вышла победителем в старом споре, а то, что была сохранена идея империи.
IV
Рассмотрим теперь, как соотносится одна из его деклараций (о себе как о деятеле русского национального движения) с комплексом идей, представлений, обнаруживаемых из его априорных посылок, ценностной системы, системы ориентации. Проханов говорит о себе как о "традиционном империалисте, государственнике". Но не существует вообще "традиционного государственника", нет единого типа "государственника". В европейской истории Нового времени происходило становление, формирование национальных государств. Есть разные традиции: немецкий, французский, итальянский, русский... тип государственника. Даже самые прагматичные государственники должны строить государственную политику, исходя из национальных представлений.
Для русского государственника основой таких представлений стала формула С. С. Уварова: "Самодержавие, Православие, Народность". В ней с преданностью самодержавию неразрывно соединялись религиозность сознания и те представления, которые принято было обозначать словом "народность". Ни то, ни другое не имеет никакого самостоятельного значения для Проханова. Значение христианской религии, ее ценностей не абсолютно, но обретает свой смысл только в "концентрации потенциала" всех религий и вер. Само христианство таким образом оказывается полностью подчиненным внеположному ему развитию "гигантского конфликта". Для Проханова принципиально не важна и русскость империи - создать славянскую империю могла и Литва. Важна лишь империя. Никакой "традицией" здесь и не пахнет.
Проханов отрицательно относится к черносотенству, к подсчетам процентов крови. И Янов с ним в этом полностью солидарен. В той системе представлений, из которой исходит Янов, человек имеет равные права со всеми вне зависимости от своей расы и того или иного процента крови. И в системе представлений Проханова не имеет значения процент крови, но не потому, что, как он заявляет, "русские генетически не чистый народ" (sic!), а потому, что человек любой нации является подданным империи, объектом управления, орудием осуществления "стратегических интересов". В империи, по Проханову, нет места национальным "силам и тенденциям", и хотя речь идет о литовцах и украинцах, но логика "империалиста" заставит подавлять и русские "тенденции".
Проханов утверждает свою приверженность будущей русской национально-государственной партии, движению, его газета "прокламирует русскую идеологию", "национальные представления". Но вот его характеристика России: "загадочная, жуткая страна", "нереальная категория", "загадочная, странная территория" (последние два образа относятся к сегодняшней России). Очень интересный образ России возникает, когда Проханов пытается дать ответ на вопрос "Что надо делать?": он представляет себя "хозяином" России и перечисляет, "хозяином" чего стал бы: "русской армии, русской администрации, русской госбезопасности, русских концентрационных лагерей, русских библиотек". Вот и все "хозяйство".
Первые три члена этого ряда не вызывают вопросов: администрация, госбезопасность - это "управленцы"; армия, лагеря - это народ. Роль этих институтов в империи Проханова понятна. Но зачем в империи "библиотеки"? В реальной советской империи библиотек не жаловали. Дело в том, что в образе империи, по Проханову, библиотеки символизируют второй уровень реальности - духовность (синонимы: "религия, веры"). Но каким образом возникла связь духовности и библиотек? Образ империи, с помощью которого Проханов оформляет свои представления о реальности, связан с историческими образами империй (российской, австро-венгерской, древнеримской...) лишь некоторыми своими чертами (огромность территории, роль чиновников...), а идейное наполнение этого образа создается из современных подручных материалов: исторических концепций, откровений, теорий, актуальных для Проханова. В данном случае это "духовность" по Д. С. Лихачеву. Хотя наше толкование, что существует связь между представлениями о "духовности" редактора "газеты духовной оппозиции" и автора "Заметок о русском", может кому-то и показаться кощунственным[2].
А вот характеристика "национальных представлений": "угрюмая, закупоренная в массах русского населения... не имеющая своей правильной лексики... энергия". И эти представления могут, по мнению Проханова, легко превратиться в "межнациональный фашизм". Проханов пугает, но ему и самому страшна эта сила. Его газета дает этой энергии "каналы", не допуская "взрыва", то есть служит предохранительным клапаном для национальной стихии - потенциального источника неконтролируемого хаоса. Проханов боится и этой "загадочной жуткой страны", и ее народа с его угрюмой, закупоренной энергией.
Интересным дополнением образа России у Проханова является его настойчивая апелляция к Западу. Запад оказывается чрезвычайно авторитетен, Запад вообще, его ученые, его политики, его диктаторы. Это авторитетность мнения западных ученых, Римского клуба, само упоминание демократии в его политической программе как желаемой цели, хотя и в очень отдаленном будущем, и демократии не "сумасшедших парламентов", а "корпоративного демократизма"; это выпадающая из общих ценностных установок Проханова авторитетность профессионализма - в противопоставлении дилетантизму: "чтобы не замечать этого, нужно быть абсолютным дилетантом". "Не замечает" Янов, соответственно, он и есть "дилетант", а профессионал, как оппозиция дилетантизму, - Проханов. (Выпадающая же и потому, что обычная основа для суждения и действия у Проханова - это "ощущение", а не профессиональные умения.) Поставленная между двумя сильными авторитетами (влечением к диктатуре и уважением к Западу), его мысль ищет лазейку и находит: с одной стороны, и Запад признает (в 1972 году!), что есть опасность глобального кризиса, а с другой стороны, страна у нас жуткая, в народе энергия угрюмая, не можем мы, как на Западе, строить демократию, страна и народ не позволяют, им нужен авторитаризм, благо ведь и на Западе есть примеры: Муссолини, Пиночет. Вот это фактическое признание "нормальности" Запада и "ненормальности" (кавычки мои. - А. А.) России и интересно.
Приведем пример. "Производство... остановлено из-за омерзительных подходов к этой загадочной, жуткой стране". Речь идет о "подходах" правительства, попытках воздействовать на экономику с помощью экономических рычагов, что для Проханова абсурдно: причины "хаоса" не в экономике, а в "катастрофе" империи. Политика правительства в общественном сознании жестко связана с образом Запада: рынок, финансы, разделение властей и т. д. Поэтому эпитет "омерзительные" кажется противоречащим нашим утверждениям о высоком авторитете, почти низкопоклонстве перед Западом Проханова. Здесь есть одна тонкость, вспомним тютчевское:
Умом Россию не понять, Аршином общим не измерить:
У ней особенная стать - В Россию можно только верить.
"Общий аршин", нормальный в Европе, становится "омерзительным", когда им начинают обмерять "стать" России. "Омерзительность" - это, в сущности, характеристика не Запада: Запад - нормален, а инакости "жуткой", "загадочной" России, к которой неприложимы нормальные аршины, неприменимы нормальные подходы.
Мы видим, что прямые декларации Проханова вступают в противоречие с теми представлениями, идеями, на которых основаны его априорные посылки, ценностная иерархия, система ориентации.
V
Разберем одну из априорных установок, ценностных ориентации у Проханова. Это необходимость поддержания порядка (как оппозиции "хаосу"). На уровне имперской реальности "хаос" - это разрушение империи, создание "сумасшедших парламентов". Это неконтролируемые свободные действия людей, "кровь, безумие". Идея порядка организует желаемую действительность, создав образ жестко упорядоченной социальной, политической структуры. Для создания этого идеологического образа Проханов использует образ Империи. Он надстраивает ее уровнем "фундаментального смысла", который пронизывает реальности материи, духа и космоса, что можно понять как апелляцию к высокому ценностному статусу всего мистического. Для "оформления" своих представлений он пользуется образами, историософскими теориями известных ему писателей, ученых, визионеров. Теории и образы идеологизируются, то есть становятся идеологическими системами, объясняющими общественную реальность. И все построения Проханова можно объяснить с точки зрения прагматической политики как набор образных средств, риторических приемов, идеологических формул и т. д., с чьей помощью он под определенным углом преломляет действительность, создавая свой образ общества, в истинности которого он хочет убедить аудиторию.
Но, как нам кажется, есть внутренняя причина этих построений, это - страх. Проханова страшит свобода. С этой точки зрения цель создания образа империи, жесткой авторитарной структуры - сделать невозможными несанкционированные, свободные действия (мы видели, что исторические события понимаются Прохановым как несвободные действия). Для такого идеального "порядка" необходимо, чтобы и "хозяин" был несвободен, и возникают новые уровни реальности; духовной, космической, фундаментального смысла. Построив образ такой жесткой структуры, связующей землю и космос, человек, в душе которого страх перед хаосом свободных действий, то есть страх жизни, стал преобладать над творческой активностью, как бы освобождается от этого своего страха. Для него даже открывается поле деятельности - реализации созданного им образа. Он может выполнять роль "хозяина", что-то "делать" с "русскими концентрационными лагерями, русскими библиотеками", он может попытаться сказать "стоп!" революции - ведь все действия санкционированы, продиктованы "ощущениями", за них не надо нести личную ответственность. И в этой деятельности он не ограничен никакими нормами, так как все понятия о праве, морали связаны с человеческими представлениями, в том числе и религиозными, а действия такого человека внушены "фундаментальным смыслом", где отдельные религиозные системы и этика - составная и наименее авторитетная часть. "Хаос, кровь и безумие" страшны для Проханова своей неуправляемостью, когда они - результат человеческой стихийной свободы, но являются нормальными, когда у этой стихии появляется "хозяин". "Я не хочу революции", - говорит Проханов и вспоминает большевиков, которые сказали революции "стоп". И все было остановлено". Мы видим, что ценностный статус порядка так высок, что делает возможным апелляцию к опыту большевиков, когда последние "останавливают" революцию, возвращая страну к порядку, хотя эти большевики "нас затолкали в катастрофу".
В изложении Прохановым своих взглядов, как нам кажется, происходит не только идеологизация истории, теорий, взглядов и т. д., но их мифологизация. И дело не в том, что Проханов обращается к "космосу", "фундаментальному смыслу" и другим схожим образам, что его рассуждения построены в соответствии с архетипической парадигмой мифа, а в организующем моменте всех его построений: бессознательном страхе перед хаосом, перед жизнью - источником многих мифов.
VI
Заслуживает некоторого комментария политическая программа Проханова: "... на первых порах авторитаризм... Через сильно авторитарную власть пойдет медленное взращивание демократизма... не... создание сумасшедших парламентов, а... корпоративного демократизма... демократических отношений в недрах всевозможных корпораций...". Эти демократические корпорации станут "предпосылками к гражданскому обществу", "ячейками... парламентских взаимоотношений". "Это программа Муссолини", - замечает Янов. И Пиночета, добавляет Проханов.
Ни о каком "корпоративном демократизме" у Муссолини, в его политической программе, речь не шла и не могла идти. Вся деятельность Муссолини как идеолога, начиная со статей в "Avanti", при всех изменениях в политических пристрастиях была направлена на дискриминацию демократии, и в немалой степени благодаря этому незаурядному публицисту понятие "демократия" к концу 1920-х годов было действительно дискредитировано в глазах многих итальянцев. Программа Муссолини этого времени - это "корпоративное государство" (stato corporativo). Вся промышленность разделялась на несколько "корпораций" (corporazioni), полностью контролируемых государством. Итальянским рабочим и крестьянам предлагалась не демократия, а социальная справедливость. Именно этого добивался Муссолини, создавая идеологию социального партнерства хозяев и рабочих, вместе делающих одно дело, патерналистских отношений, пронизывающих все государство. Хозяева покровительствуют своим рабочим, государство - хозяевам (или руководителям, так как производство было в значительной степени национализировано), а всем вместе покровительствует диктатор - дуче. Программа корпоративного государства - это программа построения государства, по типу напоминающего советское, путем разрушения более или менее либерального строя и рыночной экономики. Проханов же, при всем своем антилиберализме, претендует на то, чтобы описать путь от тоталитарной экономики к некоторому туманному "демократизму".
Настоящим творцом того, что можно было бы назвать "корпоративным демократизмом" (корпоративной демократией?), был Андропов. Вспомним его закон о трудовых коллективах - попытку увеличения роли коллективов в производственном процессе. Как нам сейчас становится известно, этот закон задумывался как начало процесса модернизации. Но и тогда, и в еще большей степени сейчас для того, чтобы четко показать "российскому населению" границы демократии трудовых коллективов и заставить эффективно трудиться в отсутствие экономических стимулов, экономической свободы (хотя бы в ограниченном виде, как в Китае), необходимо было (и сегодня пришлось бы) задействовать прежде всего аппарат подавления. Вспомним усиление паспортного режима, проверки в кинотеатрах на дневных сеансах, на улицах, аэропортах и вокзалах, ужесточение режима в местах лишения свободы. И сама модернизация Андропова задумывалась, как экономическая модернизация, а не политическая. Проханов уверяет, что "корпоративный демократизм" - некоторая демократизация на производствах при жесткости авторитарной власти, при отсутствии демократических свобод и институтов приведет Россию к демократическому обществу. В дореволюционной России в течение двух веков сохранялся "корпоративный демократизм" сельских общин. Высшей его заслугой было создание механизмов, обеспечивающих некоторую социальную справедливость, но только среди членов общины. Никакой "ячейкой парламентской демократии", "предпосылкой к гражданскому обществу" институт общины не стал. Социальная справедливость внутри одного слоя не приведет к демократии во всем обществе.
Мы остановились на этом вопросе, потому что сейчас идеи сочетания авторитарного управления экономикой с системой патерналистских отношений пользуются некоторой популярностью.
VII
Проханов говорит: "мы живем после конца". Янов отвечает: "Вы живете в начале". Для Проханова произошла очередная "катастрофа". Реально и ценно только прошлое, будущее же определяется теми "катастрофами", в которые "нас затолкали". Для Янова Россия вернулась на универсальный европейский путь. То, что с ней было, это некоторая загадка (но ее можно отгадать!), главное же, что Россия начинает. Янов смотрит в будущее и озабочен только тем, чтобы над "универсальностью" вновь не возобладал хаос.
Проханов же страстно заклинает действительность: хаос, конец, катастрофа. Он видит за земными делами: войнами и революциями - поле битвы неземных сил. Имперский "концентрированный потенциал" космоса, духовности и материи оказывается преодолен силами хаоса, которые порождают разрушение производства, "кровь", "безумие". Рассуждения Проханова оказываются встроенными в парадигму эсхатологического мифа: борьба сил космоса (порядка) и хаоса, победа хаоса, конец цивилизации, старого мира... и будущее возрождение мира как возвращение к старому порядку ("на первых порах авторитаризм"). Схожий пример эсхатологического восприятия действительности, жизни после "конца" нам встречался в рассуждениях, в историософских построениях у некоторых старообрядцев.
На уровне политическом "хаос" понимается Прохановым как политический тупик общество не может, не самоуничтожаясь, существовать в рамках настоящей политической системы, необходим "авторитаризм". В системе же идей Янова российское общество, наоборот, становится открытым обществом, способным к эволюции.
Видению ситуации как "катастрофы", как непрерывного ряда "экстремальных положений", когда золотой век остался позади, когда, в соответствии с апокалиптическими настроениями, место нормальных политических, этических отношений занимает поведение, определяемое, мотивируемое "экстремальными положениями", Янов противопоставляет свое понимание: никакой катастрофы нет, история нормальная, универсальная только начинается, возникающие проблемы - рабочие проблемы перехода от одной политической, экономической системы к другой и вполне решаемы самими членами общества.
На примере риторики Александра Проханова мы видим, как система образов, риторические приемы работают для убеждения аудитории. Но мы видим также, насколько глубоко эти средства выражения связаны с идейным содержанием, мировоззрением, архетипом мышления.
Так же как и Проханов, Янов преломляет действительность через систему своих образов, создавая свою картину мира. Образам хаоса и конца мира противопоставлен образ универсального пути, прогресса, где вчерашние идеи неверны уже в силу того, что они вчерашние, где можно все начать сначала, найдя и проанализировав ошибки, сделанные в прошлом.
Проханов в своих суждениях ссылается на мнение Римского клуба 1972 года. Ощущение времени у Проханова таково, что сам факт того, что прошло 20 лет, не является необходимой предпосылкой, чтобы соотнести свои выводы с новой культурной, научной ситуацией. Система временной ориентации у него принципиально иная, чем у Янова, обращенного в будущее, очень высоко ценящего современность мнения. И при всем этом Проханов исключительно современен. Он мифологизирует действительность, создает идеологический образ империи, архаичный уже в силу своего названия, но наполняет этот образ современными представлениями, современными теориями, актуальными для общественного сознания, сталкивая Пикуля и Лихачева, Даниила Андреева.
Янов говорит Проханову в ответ на сентенции последнего о "мировом кризисе", "информационном безумии", "гигантских стрессах", "переходе с одной психологии на совершенно другую", "иррациональной политике", подкрепленными мнением Римского клуба 1972 года: "сказки минувших лет". А в отношении "геополитических интересов" Проханова: "Вы на век опоздали". Все сказанное относится ко взглядам Проханова, именно его. Но как бы ни был Проханов эксцентричен и индивидуален, или именно поэтому, диагноз Янова в значительной степени относится ко всему нашему обществу. Проханов - интеллектуальный аутсайдер, но он чутко реагирует на реальные процессы, происходящие сегодня в обществе.
Как и Европа 1960-х - начала 1970-х годов, наше общество сейчас испытывает сильные потрясения: информационный взрыв, культурный шок, разрушение ценностных ориентации, - и все это на фоне политических потрясений. Реакция на эти процессы по сравнению с Европой тем более сильная, что Европа конца б0-х годов не знала такой информационной "диеты", вдруг сменившейся трудноперевариваемым, все нарастающим потоком информации, не знала официальной, поддерживаемой государственными структурами системы ценностей, которая внезапно была полностью девальвирована. И, как многие в Европе тогда, многие в России сегодня видят ситуацию катастрофичной.
Геополитическая ориентация Проханова - это также ответ на запрос части общества. Геополитическая идея была изжита Европой в ходе войны фашистских идей с идеями либеральными (мы не будем касаться механизма этого процесса), в частности на русском материале: отрицание нашими "евразийцами" европейских (либеральных) идей, системы ценностей. Но все эти идейные процессы, преодоление фашистских, антилиберальных представлений шли в Европе, и даже история евразийства - это история Европы 1920-х годов, преодолевала их Европа. Мы же, сыграв огромную роль в физическом разгроме фашизма, в идейной жизни, на уровне общественного сознания практически не эволюционировали. После крушения ценностей советской эпохи в обществе возникла потребность заполнить образовавшуюся идейную пустоту, интеллектуально связать концы, вернуться в идейную ситуацию "до 1917 года". Как бы мы ни оценивали эти явления - они естественны и необходимы: наше общество должно пройти, изжить идеи, представления, то, что в Европе, говоря словами Янова, "окончено, пережито", все то, что мы не пережили в реальной политической, идейной борьбе. И лучше бы нам их изжить в спорах, в газетных статьях, парламентских баталиях, а не в реальных битвах "глобальных" катастроф.
|
|
